За четыре дня дождь размягчил землю до состояния жидкого теста, и теперь все дороги за Выгощами напоминали болото.
"Вонючее мерзкое болото", - уточнил про себя Рут. Он уткнул нос в рукав, чтобы запах мокрой ткани хотя бы на время заглушил гнилостный душок, который, казалось, существовал нераздельно с мелкой водяной пылью, заменившей сегодня воздух.
Пантелеймон тоже что-то почувствовал, сбился с шага и завертел головой, словно разбуженная птица:
- Чуете, ваше благородие?
Рут кивнул.
- Падалью смердит, - продолжил солдат, - наверное, собака какая-нибудь в кустах околела.
- Нету здесь собак, - подал голос Тимофей, который до этого плелся впереди с самым несчастным видом, - с чего ей тут взяться...
- Ты ж сам говорил, что до деревни ходу всего до полудня!
- Ну, говорил. А только собак здесь быть не может. Сколько раз проезжал - так ни одной и не видел.
- А дух тяжелый тогда откуда?
Дальше перепалку попутчиков Рут слушать не стал, сосредоточив все внимание на том, чтобы аккуратно переставлять ноги. Земля под подошвами вздыхала и чавкала, иногда под толщей грязи попадались камни, и стоило больших усилий держать равновесие в этой черно-бурой мешанине.

В такие моменты господин судебный следователь совсем не аристократично взмахивал руками и поминал про себя Четырехликого, начальство Академии и неизвестного информатора самыми нелицеприятными словами.
В сопроводительных документах на трех листах гербовой бумаги сообщалось, что в село Малое Заболотье кадет Руттес дер Гримсвотн, временно назначенный в чин судебного следователя, отправлен не просто так, а для изучения поступившего запроса. При этом местным властям вменялось в обязанность обеспечить упомянутого кадета жильем, столом и оградить от любых препятствий и проволочек, коие могут помешать ему исполнить долг перед законом. Завершал этот шедевр писарского мастерства длинный перечень полномочий и доверенностей вкупе с печатями и размашистой подписью начальника Нововасильевской Академии генерал-поручика Ифельбаха.
Однако помпезный вид бумаги не отбивал у Рута стойкого ощущения, что "на дело" его отправили только потому, что настоящий следователь отказался тащиться в дальний свет по разухабистым дорогам и благополучно спихнул эту малоприятную обязанность на кадета. Отсюда получалось, что даже окажись тот полным бездарем, репутация Академии не сильно пострадает от мнения горстки заболотинцев.
У наставников это называлось "обстрелом воробьев", когда молодежь отправляли на заведомо самые нудные и бесперспективные задания, чтобы выбить из голов "всякую романтическую дурь". Впрочем, желание представлять себя рыцарем на страже закона многие кадеты хоронили еще на стадии зубрежки положений, предписаний и прочей юриспруденции, а отчисления начинались с момента, когда воспитанникам показывали первый труп - пока еще приличного вида, отмытый и уложенный на простыню в мертвецкой.
Все это Рут знал, понимал и даже принимал как необходимость, но удержаться от проклятий не смог, особенно, когда левая нога почти по колено провалилась в маслянисто поблескивающую лужу.
- Помочь вам, ваше благородие? - участливо поинтересовался Пантелеймон.
- Нет, - молодой следователь стиснул зубы и рывком попробовал вытащить себя из грязи. Та недовольно чмокнула и выпустила сапог.
- Низина, идрить ее, - задумчиво выдал Тимофей, - теперь по этим местам до первых заморозков не пройти. Совершеннейшая глушь!
Последние слова мужичок произнес даже с какой-то гордостью. В Выгощах он работал извозчиком, но согласился побыть для приезжих господ еще и проводником. Пара гнедых довольно бодро трусила в колеях до тех пор, пока задние колеса брички не ухнули в наполненную водой яму. Причем вытащить экипаж не удалось ни лошадям, ни взмокшим от усилий пассажирам вкупе с возницей. Поэтому сейчас приунывший Тимофей старался загладить невольную вину - шел впереди, придерживая распряженных лошадей за веревочные уздечки, и вполголоса бубнил про то, как редко здесь бывают люди, и какой дикий здесь край.
- Хватит врать-то! - тут же схватился за повод продолжить ссору Пантелеймон. Он почему-то с первого момента невзлюбил низкорослого, хитрого даже на вид возчика, - раз дорога разбита, то значит ездят по ней.
- Так это в последнее время, - заоправдывался тот. - С тех пор как старые хозяева усадьбы померли, новые господа вещи перевозить стали. Три телеги с добром туда - три телеги обратно. И ведь наверняка не пустые сундуки катают, хотя каждому пожаловаться готовы, что, мол, имение бедное.
- Давно они заселились? - поинтересовался Рут.
- Кто? - не сразу понял Тимофей.
- Новые хозяева.
- Так недели две назад. Сразу как стариков похоронили.
- И нотариальная контора дала на это разрешение?
- Да какое разрешение, ваше благородие, - вытаращился мужик, - Они ж им дети родные! Как стариков Четырехликий забрал к себе, так молодые господа сюда и пожаловали. И чиновник какой-то из города с ними был, стало быть, все как надо оформили. А вы, ежели сумневаетесь, сами у них спросите - вам то уж точно врать не станут!
Рут не был в этом так уверен, но смог сохранить равнодушное выражение лица.
- Спрошу. Обязательно спрошу, - пообещал он скорее самому себе, поудобнее перехватывая за ручку чемодан.
Малое Заболотье показалось за деревьями не к полудню и даже не во второй половине дня. Маленькие, черные от сырости домики вынырнули из-за облетевших кустов боярышника ближе к вечеру. К этому времени Рут успел почувствовать себя каторжником - к каждой ноге словно прикрепили тяжелую гирю, а спина едва не ломалась в пояснице. Даже Пантелеймон, привыкший к солдатской муштре, все чаще опирался на ружье, чем нес его на плече.
Тимофей по-быстрому попрощался и исчез. "Лошадок надо покормить и у знакомых до утра пристроить. Лошадки ведь свои, не казенные..." - можно было еще услышать, пока тот едва ли не бегом удалялся по улице.
- Стой! Где староста живет?! - закричал ему вслед Рут.
Проводник на мгновение приостановился, махнул куда-то рукой:
- Прямо идите, ваше благородие! Не ошибетесь! - и поскакал через лужи уже не оглядываясь.
- Дрянь человек, - покачал головой Пантелеймон.
Улица в Заболотье была всего одна, но прокладывали ее, как видно, с большого перепоя. Дома то стояли вплотную, то отдалялись, иногда посреди дороги оказывался сарай или сеновал. Пару раз следователь и его сопровождающий пробирались по взрытой лопатами земле мимо побуревших капустных кочанов, когда подобие дороги внезапно превращалось в чей-то огород.
Рут уже собирался постучать в первую попавшуюся избу и потребовать проводить их к старосте, когда впереди показался дом на высоком каменном фундаменте. Среди приземистых черных избушек он выделялся примерно так же, как нарядная барышня среди оборванцев. Длинное двухэтажное сооружение смотрело на мир широкими окнами. Чуть дальше угадывались другие такие же добротные постройки и плодовый сад. Забор, что удивительно, хозяева построить не потрудились, зато к дверям вело нарядное крыльцо с резными поручнями. Но больше всего следователя умилил дверной молоточек, прикрепленный к створке. На мгновение даже показалось, что им откроет горничная в черном платье и накрахмаленном чепце, но вместо аккуратненькой прислуги за порог выглянула древняя старуха.
- Позовите старосту, уважаемая, - обратился к ней Рут.
Бабуля пробуравила гостя водянистыми глазками из-под низко повязанного платка, а потом морщинистые губы разъехались в широкой улыбке:
- Приехал! Ну наконец-то, родимый, вот радость для Фокия Глебовича будет! Ты где пропадал столько времени, касатик? Нехорошо, ох, нехорошо - родитель волнуется, места себе не находит, а он даже весточку домой прислать не подумал.
- Аксинья, кто там? - из глубины дома послышался удивленный мужской голос.
- Сыночек ваш! Вернулся, голубушек, после стольких лет-то! - с готовностью откликнулась старуха и схватила окончательно опешившего Рута за рукав. - Пойдем, поздороваешься с батюшкой.